Пестрота, конечно же, удивительна. Но как не сказать и того, что само по себе это воссоединение имен — при всей полярности идейных и литературных устремлений — общественно значимо.

Нечаев — не в тени. Он достаточно активен — не раз знакомит собратьев по Обществу со своими стихами. Узнаю об этом, обзаведясь столетним дневником заседаний, в надежде сыскать имя Нечаева. И сыскал! Вот эти свидетельства участия в занятиях Общества героя нашего повествования. Обратим внимание — с кем в те «свои» дни служили музам.

«1820 год, ноября 27. 53 обыкновенное заседание» (так обычно начинаются дневниковые записи) — читает стихотворение «Голгофа». Тут же читаются произведения вольнодумца Капниста. 1822 год, 27 мая — еще стихи Нечаева «Весна». И вновь совпадение — одновременно и Капнист читает. 1823 год, 24 февраля — новые стихи: «Три заблуждения» и «Спутницы». 1825 год, 9 марта — В. Л. Пушкин читает басню Нечаева «Ссоры». Но не всегда только стихи. На «56-м обыкновенном заседании» Нечаев выступил с докладом «О выборе предметов в изящных искусствах». В тот же день читались и обсуждались стихи старика Капниста и молодого поэта Тютчева…

…Итак, мы видим: Нечаев вошел в писательское сообщество, где в борении идей и взглядов обозначалось передовое крыло.

«…милая моя Шехеразада!»

Главный вопрос — с кем герой нашего повествования, за кого он, против чего?

Публично Нечаев мог выразить свою общественную устремленность не только декламациями в Обществе, но и выбором печатной трибуны.

В ту пору было из чего выбирать — в обеих столицах выходило 35 газет и журналов. Возможно сотрудничество в декабристских или примыкающих к декабристам изданиях. Это альманахи «Полярная звезда», «Звездочка», «Мнемозина» и журналы «Московский телеграф» и «Соревнователь просвещения и благотворения». Возможно сотрудничество в таких благонамеренных и официально почитаемых, как «Русский инвалид», «Сын отечества», «Московские ведомости», «Русский вестник»…

Что же выбрал Нечаев?

1823 год. Однажды из Петербурга пакет. В нем — долгожданный альманах. На переплете лира, над лирою звезда в лучах, и по обыкновению того времени в плавных завитушках выписанное название: «„Полярная звезда“. 1823. Изд. А. Бестужевым и К. Рылеевым в С.-Петербурге». На титульном листе: «Карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности».

Об альманахе сразу по выходе горячо заспорили. Одни — с предубеждением, неся о нем худую славу. Другие, благословляя, с нескрываемым душевным удовольствием.

Не зря, естественно, упоминаю гордо и почетно вошедший в историю альманах. Здесь имя Нечаева.

Оно — вот же как! — в статье самого Бестужева. Это, конечно, след знакомства Бестужева с Нечаевым и с его поэзией.

Как вышло все это?

В Москву Бестужев выехал в феврале 1823 года. Затеваемый альманах немыслим без авторов-москвичей. В дневнике день за днем писал: «…Знакомство с Каченовским, с Нечаевым, с Малиновским, с Антоновским — вечер у Нечаева.

…Был у меня Каченовский, Нечаев, Калайдович.

…Был до 2-х часов в Архиве. Потом у Нечаева.

Славно и весело» (подчеркнуто мною. — В. О.).

Сближение с Нечаевым происходило очень быстро. Нечаев дает согласие печататься в «Полярной звезде». Зыбка «Звезды», так часто говорили о гостеприимном для вольнолюбцев альманахе, стала родной и для поэта, вышедшего из декабристского сообщества, но оставшегося среди декабристов. Теперь и Нечаев «звездочет»…

Не премину сообщить о такой для Нечаева неожиданности от сотрудничества в альманахе — по выходе номера ему предложили деньги. Странным по тем временам выглядело такое предложение. «Полярная звезда» первой стала выплачивать гонорар за литературный труд.

Еще одна, но гораздо более интересная замета — для редакторов Рылеева с Бестужевым Нечаев оказался нужным не только как пиит-сочинитель. Узнаю об этом из приписки-постскриптума к сентябрьскому письму Бестужева поэту П. А. Вяземскому. В приписке всего четыре строчки. Чтобы уловить общую ее значимость, перечислю эти строчки по порядку. Первая строка писана о покупке сочинений у Баратынского. Вторая о том, как Пушкин высоко ценил дружество с Вяземским. Две же последние о Нечаеве: «Если увидите Ст. Нечаева, сделайте одолжение, напомните ему о обещании собрать для нас у московских стихотворцев статьи». Вот какое ответственное задание о вспоможении альманаху выпало москвичу!

Дружба оставила немало приметных следов. Из письма Нечаева Бестужеву 25 мая 1825 года: «Где ты, милый! Что с гобою? Безутешная твоя Людмила посылает тебе два письма, сейчас полученные. Одно из них должно быть от Рылеева.

…Я знаю, что ты ко мне писать не собираешься. По крайней мере, когда решишься опять побывать в Москве, вспомни, что у меня найдется для тебя всегда небольшая комната и трубка табаку. О дружбе моей говорить не люблю. Догадливый поймет и сам, а кто не разгадает, счастливый ему путь».

И вот такая — выделю — в этом письме приписка: «Твое „Горе от ума“ отдал я для пересылки Ширяеву. Поклонись от меня другу Грибоедову и Кондратью Федоровичу».

Еще одно письмо — от 9 ноября. Совсем немного остается до Сенатской площади, с первых же строк пронизано оно дружеским, хотя, видно, только им, друзьям, в полноте своей понятным юмором: «Насилу ты откликнулся, милая моя Шехеразада! Не было от вас ни слуху, ни духу, — и я, право, не знал, что о тебе подумать. Последнее письмо твое оправдывало тебя передо мною и тем дружеским запросом, который ты без обиняков делаешь мне…»

И далее: «Я надеюсь на дружбу твою, что ты хотя два разика в месяц приедешь ночевать у меня, как в первый раз, подле моей комнаты, в гостиной, — и мы по утру кой о чем побалакаем, как не удастся поговорить ни в какой иной час целых суток. Даешь ли мне в этом честное слово, мой Алистер?»

Здесь же о тех, кто обоюдно приятен и близок: «Якубович был твоею Музою. Пожми за меня богатырскую его руку. Привези его с собою». Кроме того — дальше — упомянуты Вяземский, Баратынский, Плетнев.

И о Рылееве сказал, да так, что без сомнений явствует о самых коротких отношениях: «Обнимаю почтенного Рылеева, которому пора переселиться… в матушку Москву, где… (многоточие Нечаева. — В. О.)».

Были в письмах и сугубо деловые строки, отражая отношения редактора и поэта: «Пожалуйста, попроси, чтобы правописание и пунктуацию оставили, как у меня значутся. Люблю в детях видеть себя даже с моими родинками и пятнами».

В письмах другу много всего разного — даже стихи:

Я не завидую Париду:

На трех богинь взирать он мог:

Одну я видел Зенаиду —

И весь Олимп у милых ног!

Приписка такова: «Ты, верно, угадываешь, о какой Зенаиде